rororo4000 | Моя служба в Советском ВМФ. К 23 февраля.

То, что там происходило, конечно, требует осмысления; количество пережитого в армии, хоть и прошло уж больше двадцати лет, требует этого. Иначе так и будет сидеть где-то внутри комком, непереваренной массой.
В армии я вёл дневник — но так и не добрался его прочитать, пока не пропал он. Не смог его читать, столько там ужаса и боли. Казалось бы — чего там? армия как армия; "все через это прошли". Но там остался кусок души и многие события снова и снова перекатываются волнами памяти, как крупная гранитная галька...

И вдуматься — ведь как нам повезло со временем службы! На годик раньше — угодили бы в Афган, на годик позже — какая-нибудь война. (Я как раз в 91-м, как Союз развалился, понял, что это всё просто так не кончится и быть войне и что потому накрылся мой ДМБ. Войны начались потом — но мне повезло, не в моих краях.)
Нас много вранья тогда окружало. Да не подумает кто-нибудь, что я был с детства диссидентом, но как-то с первого класса мне было ясно, что взрослые врут и что вся жизнь построена загадочным образом на вранье и что это как-то вылезет боком для страны. С детства я видел бесхозяйственность, варварское отношение к природе. Враньём была октябрятская звёздочка, которую моя бабушка заставила меня поцеловать с клятвой, что буду хорошо учиться. Враньём была пионерская организация. "Зарница" с противогазами была настоящей, серьёзной игрой — хоть и немного дурацкой, но всё же - но комсомол уже был смехотворен.
Первая работа моя на мебельном комбинате - я был потрясён, когда мне велели шурупы петель молотком заколачивать, хотя была ведь и пневматика в цеху, т.е. пневматические такие шуруповёрты: "так быстрее".
И почему-то нельзя было об этом говорить, внутренний запрет. О чём хочешь — пожалуйста, но не об этом. Табу.
Потом было враньё в ДОСААФе — меня там готовили на оператора радиоразведки и я кучу денег потратил на проезд туда-обратно и кучу времени. Изучал там всякую аппаратуру — и почему-то не мог отказаться. Преподаватели уверяли нас, что, хотя аппаратура в основном явно корабельная, мы будем служить 2 (ДВА) года. Потом в военкомате на призыве оказалось, что загремел я именно на три года на морской флот именно по причине этой упорной подготовки.
Но на распределительном пункте в моём военном билете увидели надпись "оператор станков с ЧПУ" — и отправили на судоремонтный завод. Как бы защищать родину — но по факту оказалось, что рабовладельческая эпоха продолжается и в век ЧПУ. За пульты супер-станков с ЧПУ кому-то пришла в голову идея поставить рабов: матросу-то платить ничего не нужно; много не съест, места ему надо совсем ничего, а одёжку выдадим! И не убежит он никуда. Так я стал, по сути, рабом. Не специально, но я угробил-таки станок стоимостью около 60 тыс. советских рублей именно по причине того, что рабство и ЧПУ плохо совмещаются. Ну не может оператор ЧПУ без вреда для производства бегать в рабочее время за сигаретками для старослужащих и недосыпать по причине ночных избиений, не может.
Рабовладельцами был судоремонтный завод, начальник цеха. А наши командиры сделались надсмотрщиками. А "деды" — палачами. Вот такое враньё.
Враньём было то, что мы как бы защищали родину, а нас при этом грабили, обирали и обворовывали и командиры, и старослужащие. За всё время службы я основательно недополучил обмундирования и обуви — это нас обокрало и обобрало начальство; парадные ботинки так просто в руках подержал и "чистосердечно подарил" старослужащему-грабителю. Пусть старший мичман Дьяченко подавится деньгами, которые он получил на продаже нашей одежды, обуви, ложек из столовой...
Враньём было то, что нам обещали, что мы что-то там заработаем — но при демобилизации сказали, что сколько я заработал, столько и сьел. То есть я, выходит, обмундировывался и питался на свой счёт. Отдал священный долг по полной программе. Потом неожиданно из армии пришли деньги — рублей 500, вроде — только тогда на них уже ничего купить было невозможно: 91-й год на дворе был.
Враньём была сама идея, что мы кого-то от чего-то защищаем: мы даже самих себя были защитить не в состоянии. То есть физически дать по морде я очень даже мог: наслышавшись про армейские порядки и предвидя будущее, я отлично подготовился: бегал, подтягивался, отжимался, гантелями занимался. Отжимался аж 70 раз, да на кулаках! Уверен, что был лучше всех физически подготовлен в нашем батальоне — боксёров да штангистов не было. Однако для драки нужна ещё психологическая готовность, а мне, что бы человека по лицу ударить, нужно возненавидеть его до смерти, возжелать убить его, уничтожить, стереть с лица земли. Таких врагов у меня не было. Видел придурков, видел мерзавцев — но не до такой степени, что бы пожелать им вот прямо смерти. А, если ты не собираешься человека убивать — зачем драться? Я понимал, что они скорее идиоты, чем негодяи. И — позволял себя бить "годкам", которых мог бы завалить одним ударом... если бы осмелился. Возможно, на самом деле я банально трус. Может быть...
Мне тоже стыдно до сих пор за некоторые вещи.
Был такой дурацкий обычай — самого малорослого в призыве делали "приказом", т. е. он был всеобщим баловнем, никто его не обижал. Но горе было тому, кто оказался не самым малорослым. В призыве на полгода старше нас был такой Володька Т-ов. У него росту было — метр с кепкой, да весу, что у цыплёнка, таких комиссовывать нужно. Защититься ему было очень мудрено. И вот его унижали, заставляли за всю роту тяжеленные тягать тачки с углём, работал он вместе с себе подобными (по социальному статусу). Я как вспомню его огромные синие глаза, полные слёз, я с ужасом думаю: почему я тогда не стал его защищать — вот доброе дело бы сделал. Но — не сделал. Стыд.
Примечательно, что, когда основного "приказа" — через полтора года волокиты — всё-таки коммиссовали по причине недостаточных для службы в армии массы тела и роста (как же призвали?!) – Володька Т-ов так и остался парией.
Ещё однажды кто-то кого-то бил возле моей кровати ночью, молча, слышны были только удары и стоны; а я лежал под одеялом и дрожал от страха, что сейчас до меня доберутся. Почему я не встал тогда?...
Почему тому щупленькому старослужащему, что ударил меня в первый раз в тёмном коридоре, я не дал сдачи — хотя бы по незнанию, что этого нельзя делать?
Был такой гадкий прапорщик в соседней роте, с глупым выражением лица; однажды он как-то невзначай спросил меня, видел ли я, что Дима А-ов бил там одного паренька на камбузе — и ведь с Димкой у меня была чуть ли не дружба — а я как-то был в такой апатии, что сказал "да, видел". Я был уверен, что уж Димка-то ничего худого сделать не мог и нужно просто честно сказать, как было. Я только это и сказал, и то хоть и не в суде сказал, но Димку тогда посадили в дисбат и меня всё мучает чувство вины. И найти его не могу, что бы прощения попросить да спросить, как там на самом деле обернулось.
И как-то во дворе котельной старший призыв - человек 20-30 — пинал кота, мне кота было жалко ужасно — но я не заступился. В конце концов кот удрал-таки, молодец.
И вот за эти вещи мне до сих пор стыдно. И я с этим живу. 20 лет прошло — а помню.
Там через год после моего ДМБ всё отменили, всё начало разрушаться, старую оцинковку с крыши содрали на металл, да так и оставили памятник архитектуры 17-го века, разрушаться. И вот гляжу я на фотографии, как там на плацу да на крыше деревья повырастали и всё рушится — и думаю: ведь никакого смысла и пользы не было в той моей службе. Скольких упырей она породила, скольких ребят она покалечила телесно и душевно, скольким людям и сколько горя принесла та никчемная служба...
Вот такая вот армия, вот такое вот 23-е февраля.